Идея особой цивилизационной миссии России в эпоху  «последних времен» издавна и с различных аспектов  обосновывалась выдающимися отечественными и зарубежными мыслителями.  В заголовок этой публикации вынесено созвучное идее «Белой Руси» название одной из глав книги  А.С. Панарина «Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях XX века».  Александр Сергеевич Панарин (1940–2003) — доктор исторических наук, заведующий отделением политологии философского факультета МГУ, директор Центра философских исследований Института философии РАН, действительный член 5 академий,  обладатель Почётного знака «Общественное признание».

Панарин, несомненно, является одним из выдающихся мыслителей ХХ века и внес большой вклад в исследования феномена России-Евразии как государства-цивилизации, основанной на греко-православной письменной традиции и противостоящей идеологии агрессивного атлантизма.

В его научном багаже — более 250 научных работ, в том числе 18 крупных монографий и книг. Среди них — «Искушения глобализмом», «Народ без элиты» «Глобальное политическое прогнозирование», «Православная цивилизация в глобальном мире», «Агенты глобализма», «Север-Юг: сценарии обозримого будущего»,  «Стратегическая нестабильность в XXI веке».

Ниже мы приводим фрагмент третьей главы «Российская культура как фактор планетарной реформации» из книги А.С. Панарина «Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях XX века».

______________________________________________________________________________

Разрушение единого духа пространства как разрушение  цивилизации — реванш трайбализма

Сегодня всем бросается в глаза тенденция к варваризации постсоветского пространства. С одной стороны, одичание повседневности — через ухудшение моральной статистики, порчу нравов, явное ухудшение качества существования в его экономических, социальном, духовном измерениях. С другой — варваризация политики, усиление в ней этноцентричных импульсов, явственная тенденция к трайбалистскому мышлению, к племенному сепаратизму и вождизму, отступлению права перед силой. Закономерность здесь довольно четкая: чем сильнее дистанцированность от России, а внутри РФ — от федерального центра, тем явственнее ощущается провал в доиндустриальную, догородскую, додемократическую архаику.В этом — парадокс постсоветского национализма: национализм «окраин» сначала выдавал себя за движение за демократическую автономию, против тоталитарного централизма и униформизма. Но когда разрыв единого советского пространства в самом деле осуществился, раскрылся подвох истории: большинство населяющих нашу страну народов ощутили себя отброшенными далеко назад.

Такова цена постсоветского сепаратизма. Ее уплатил и русский народ: выход России из СССР, вместо ожидаемого «возвращения в европейский дом», резко сузил цивилизационную перспективу и исторический кругозор, ознаменовался глубокой провинциализацией.

Здесь мы видим яркое проявление конфликта между политикой и культурой: в политике возобладала концепция России как обычного национального государства, культура же жила и живет под знаком совсем другой идеи — России как особого типа цивилизации, формирующейся в едином евразийском пространстве. Отлучению от этого единого пространства сопутствует деградация на всех уровнях — экономическом, научном, образовательном. На этой основе во всех странах СНГ возникла коллизия между национальной интеллигенцией (политически ангажированными гуманитариями, озабоченными возрождением национальных традиций, языка, этнографических стилей) и интеллигенцией цивилизационного типа, готовящей стартовые условия для постиндустриального сдвига в Евразии.

Цивилизационная инфраструктура СНГ несомненно базируется на языке межнационального общения и на великой письменной традиции, созданной русской культурой. Национал-сепаратизм сегодня чурается этой традиции, но тем самым он подменяет великую письменную (цивилизационную) традицию малой, этнической. Этнографические любования хороши тогда, когда они сочетаются с готовностью входить в большую историю, с цивилизационной волей. Без этого они обрекают на отсталость и изоляцию.

Поэтому реально, в долговременной перспективе, вопрос стоит так: либо воссоздание единого духовного пространства в масштабах СНГ на базе российской культуры как носительницы великой письменной традиции, либо поиски такой традиции на стороне, и при этом каждым народом в отдельности; одни попытаются натурализоваться на Западе, другие — на мусульманском Востоке, третьи — в Тихоокеанском регионе.

Риск здесь двоякий: во-первых, это чревато огромными потерями времени — длительным пребыванием в пограничном межцивилизационном пространстве со всеми вытекающими отсюда опасностями варваризации, во-вторых, вновь приобщающихся к иным цивилизационным традициям ждет статус маргиналов и «пасынков». Это касается и тех народов, политические вожди которых увлекают их в Европу, и тех, чьи лидеры зовут в Азию. Даже Россия уже сегодня несомненно ощущает падение своего статуса в мире: как представитель особого цивилизационного пространства она имела несравненно более высокий шанс быть услышанной, чем в качестве кандидата в «европейский дом».

Для мирового сообщества в целом это тоже представляет проблему: готово ли оно идти на риск тотальной цивилизационной дестабилизации всего постсоветского пространства на неопределенное историческое время или предпочтет скорую стабилизацию этого пространства на исторически сложившейся цивилизационной основе, связанной с российской культурной традицией в широком смысле слова?

Характерно, что в большинстве государств СНГ, как и в национальных автономиях Российской Федерации, ощущается раскол между «молчаливым большинством» населения и крикливым политическим меньшинством. Большинство ратует за восстановление единого цивилизационного пространства, то есть приоритетными считает цивилизационные импульсы, связанные с универсалиями прогресса, с постиндустриальной перспективой. Ему противостоит активное меньшинство политического класса и националистически ориентированной интеллигенции. Одни представляют политический авторитаризм, другие — авторитаризм культурный. Но и тот и другой основаны на противоположном цивилизационной терпимости и открытости принципе монологизма. Цивилизационное пространство всегда основывается на диалоге, на сопряжении множества разных традиций, сообща вырабатывающих единый цивилизационный код, — универсалии большого пространства. Напротив, этноцентризм самоутверждается посредством монологических установок.

По сути дела во всем постсоветском пространстве (а возможно, и в глобальном, общемировом масштабе) сегодня сталкиваются два принципа жизнестроения: монологический и диалогический. Новейший миф о грядущем столкновении цивилизаций, подброшенный нам с Запада[1], по сути является антицивилизационной идеологией: он призван ослабить и обескуражить волю к суперэтническим синтезам, утвердив фатальный характер новейшего раскола народов по этническим и конфессиональным признакам.

Как пишет один из реаниматоров этого мифа С.Хантингтон, — «…в будущем, когда принадлежность к определенной цивилизации станет основой самоидентификации людей, страны, в населении которых представлено несколько цивилизационных групп, вроде Советского Союза или Югославии, будут обречены на распад»[2].

У Хантингтона цивилизационный принцип явно подменен этноцентричным. Цивилизационные общности основаны на суперэтнических синтезах, вовсе не сводящихся к сугубо конфессиональным. Единство цивилизационного пространства, обязывающее этносы к кооперации и интеграции, задается не только единством религиозной веры, но и множеством других факторов. В посттрадиционных обществах, в которых культура-проект доминирует над культурой-памятью, основой межэтнических синтезов является консенсус по поводу желаемого исторического будущего и консолидация усилий по его обеспечению. Люди различной этнической и конфессиональной принадлежности в США объединены консенсусом по поводу базовых ценностей, вовсе не являющихся религиозными (при том, что население США отличается высокой долей верующих). Американский жизненный идеал и «американская мечта» — это пример конфессионально нейтральных синтезов, относящихся к современной цивилизационной идентичности.

Особой разновидностью этого типа синтеза являлись ценности советского образа жизни и «советская мечта». Коммунизм был утопией с точки зрения земной осуществимости своих идеалов. Но в то же время он служил вполне реальной альтернативой этноцентризму, сепаратизму и религиозному фундаментализму. Можно ли полагать, что с крахом коммунистической идеологии во всем посткоммунистическом пространстве люди обречены на возвращение к этноцентричной архаике и религиозным войнам?Легкость, с какой это предположение допускается некоторыми кругами на Западе, связано в основном с двумя обстоятельствами.

Во-первых, на Западе полагают, что там окончательно утвердилась нейтральная в этническом и конфессиональном отношении модель политической нации. Никакие процессы на Востоке, связанные с реанимацией этноконфессионального принципа, якобы не могут поколебать эту модель. Словом, европоцентристы по-прежнему верят, что процесс межцивилизационных воздействий фактически сводится к вестернизации; обратные импульсы, идущие с Востока, могут не приниматься во внимание. Поэтому стратегия двойного стандарта — запрет на этносуверенитеты на Западе при прямом поощрении их на Востоке — сегодня считается перспективной.

Главная цель в рамках этой стратегии — не допустить возрождения России как сверхдержавы, которое возможно только на основе нового межэтнического, межконфессионального синтеза. Поэтому и утверждают, что время таких синтезов ушло.

Во-вторых, теоретики столкновения цивилизаций исходят из ложной дилеммы: либо плавильный котел американского образца (в котором исчезают все виды этнокультурной памяти), либо этноконфессиональные расколы и противостояния. Исторический опыт развития России как многонационального государства свидетельствует о несостоятельности этой дилеммы. Российский цивилизационный синтез — это именно синтез, сопряженность этнически разнородных начал. Российская цивилизационная общность основана на диалоговом принципе. Она явила миру чудо сохранения множества этносов, которые не были растворены или вытеснены и подавлены этносом-гегемоном. Диалоговый принцип российской культуры, осмысленный Достоевским и Бахтиным, придавшими ему философский статус, — величайшее цивилизационное достояние, которое надлежит сберечь и развить в новых условиях.

Запад навязал миру принцип формационного снятия, связанный с постулатом временной иерархии культур: новейшие культурные формы безжалостно вытесняют предыдущие, выпотрошив их содержание.

Современная герменевтика, в частности в лице X.Г.Гадамера, выступила как глубокая самокритика западного культурологического монизма, исключающего диалог на равных. Ключевой идеей стала реабилитация другого (представителя другой культуры) как партнера, помогающего нам избавиться от опасной одномерности нашего мышления и опыта.

Вопреки нетерпению формационно ориентированного мышления поскорее покончить с досадными различиями мира, с сопротивлением многообразной культурной «архаики» единственно правильному передовому образцу, диалоговый принцип связывает наши надежды с культурным многоголосьем мира, с кооперацией разнородных начал. «Только тогда, когда феномен одновременности культур, общения между ними (а не их снятия и взаимоотторжения) стал… важнейшим социальным и личностным определением человеческих отношений… все остальные предпосылки диалогизма могли соединиться, „забродить“ и сформировать идею диалога как всеобщую характеристику мышления, как определение разума с основной установкой не на познание „объекта“, „вещи“, но на общение, взаимопонимание»[3].

Парадокс Запада состоит в том, что сформированный им принцип плюрализма — диалога, консенсуса, терпимости — ограничился внутрицивилизационным пространством партийно-политического плюрализма и практически никогда не распространялся на отношения с другими культурами и цивилизациями. Проявлением этого парадокса стала и концепция вестернизации. Парадокс России прямо противоположный: в ней принцип культурологического плюрализма, внимания и терпимости к инокультурному опыту сочетался с политическим монологизмом власти, не терпящей оппозиции.

Сегодня у России нет никаких шансов рассчитывать на плавильный котел — процесс этносуверенизации, при всех его издержках, активизировал национальное самосознание и культурную память народов.

Следовательно, неизбежная тенденция к цивилизационной реинтеграции постсоветского пространства будет реализовываться не в унитаристских формах «плавильного котла», а в форме диалога культур. И здесь диалоговый «архетип» российской культуры — ее высокая отзывчивость, презумпция ценности другого, способность к координации с носителями иных типов опыта — приобретает судьбоносное значение. Драматичность настоящего периода в России состоит в том, что политические решения монополизированы властной элитой, в основном вышедшей из коммунизма и давно уже отлученной от традиций русской культурной классики, от гуманитарного жизнетворчества, преобразующего культурные ценности в политическую волю. Западническое эпигонство этой элиты и ее недоверие к собственной культурной традиции основаны на гуманитарной неграмотности и культурном беспамятстве. Между тем, задачи, стоящие перед Россией, и ее миссия в Евразии требуют совершенно другого уровня мышления. Российский цивилизационный синтез качественно отличается от западного тем, что требует не нейтрализации культурно-ценностных измерений, а, напротив, их активизации в каком-то новом ракурсе.

Запад решал проблемы своей цивилизационной стабилизации — согласования разнородных социальных, этнических и конфессиональных элементов — путем дистанцирования от ценностно-эмоциональных начал на путях формализации.

Формализованная этика Канта — это нравственность, свободная от привязанностей и ориентированная целиком на психологически и культурно нейтральный категорический императив. Теория обмена также утверждала принципы сотрудничества, не имеющего какой-либо ценностной окраски — как полезность без сочувствия. В политике, в свою очередь, насаждался особый тип культуры, запрещающий спорить о ценностях: дело ограничивается возможным компромиссом, касающимся интересов. В профессиональной области «научная организация труда» также имела в виду неангажированных индивидов, умеющих четко разграничивать работу и жизнь, функцию и воодушевление.

Словом, западная цивилизационная стратегия в целом построена на эмоциональном и ценностном «остужении» человека. Специфическая «ирония» этой цивилизации связана с умением освобождать осуществление любой общественной функции от ценностных нагрузок. Веберовская технобюрократическая рациональность отразила, таким образом, общецивилизационный идеал Запада. Универсалии этой цивилизации, язык ее общения представляют собой определенный тип редукции — выбраковки всего того, что чревато «излишним воодушевлением». Большинство западных институтов исключают этику воодушевления в пользу этики рационально-функционального соответствия. Однако эти принципы социального автоматизма и «бесчувственной полезности» плохо работают в незападном пространстве, и в особенности в России.

Дело не в том, что российский цивилизационный тип иррационален; из двух отмеченных М.Вебером типов рациональности он гораздо ближе рациональности по ценности, чем рациональности по цели. Будучи ценностно неангажированным, он, вместо того чтобы становиться рационально адекватным той или иной социальной функции, становится дисфункциональным, а зачастую и прямо асоциальным. В России личностный вклад в тот или иной вид деятельности бывает либо больше того, что функционально запрограммировано — если личность ценностно ангажирована, либо несравненно меньше требуемого — если она не ангажирована. Не работает здесь и теория обмена: люди либо чувствуют себя призванными к «высшему служению» — и тогда они готовы к самоотдаче без расчета на взаимность, либо не чувствуют — и тогда педантизм эквивалентного обмена ни к чему их не обязывает.

Российский цивилизационный тип является этикоцентричным — не в смысле особого нравственного превосходства над другими, а в смысле неспособности проводить последовательное различение между повседневными рутинными обязанностями и высшим служением. Этот тип миро-чувствования хорошо выразил С.Франк, разделяющий общую неприязнь к западнической, формализованной, «фарисейской» этике как доминанте русского типа духовности. «Из всех сил, движущих общественной жизнью, наиболее могущественной и в конечном счете всегда побеждающей оказывается всегда сила нравственной идеи, поскольку она есть вместе с тем нравственная воля, могучий импульс осуществить то, что воспринимается как правда в общественных отношениях»[4].

В последнее время правящим западничеством предпринята вторая после «культурной революции» большевизма попытка изменить российский культурный генотип. Осуществлена беспрецедентная по мощи кампания «развенчания ценностей». На высшем уровне это беспощадные сарказмы интеллектуалов в адрес национальной традиции и национальных героев, на низшем — массированное воздействие порноиндустрии и других сильнодействующих средств, призванных вытравить источники нравственного пафоса. Цель этой новой либеральной педагогики — максимально «остудить» ценностно ангажированную личность, придать ей прагматическую ориентацию, соответствующую «законам рынка».

Однако ослабив «рациональность по ценности» (принимаемую за иррациональность), добились не воцарения целерациональности западного типа, а массового взрыва асоциальных стихий. Теперь возникает жесткая дилемма: либо продолжать дело культурно-ценностного разоружения населения России в надежде, что из предельного духовного одичания почему-то родится рациональный тип западного образца, либо срочно остановить это развенчание ценностей и заново мобилизовать ценностный потенциал отечественной культуры. На российской почве духовная анемия и ослабление ценностей — значительно более серьезная опасность, чем избыток воодушевления и склонность к мифотворчеству. Из мифа может родиться дух поэзии и музыки (Ницше), равно как и аскетическая жертвенность, необходимая для восстановления государственности. Из ценностного и культурного вакуума может родиться только вселенский нигилизм — опасность превращения населения России в криминальную диаспору, расползающуюся по всему миру.

Ценностную ангажированность российской культуры отвергают и развенчивают те, кто связывает с ней возрождение державного величия России, активно его не желая. Но им следует помнить, что хотя Россия как сверхдержава бывает нелегким партнером, отстаивая ценности, отличные от западноевропейских, она при этом всегда остается носителем цивилизационных начал управляемого и предсказуемого мира. Проблема сегодня не в том, чтобы добиться унификации ценностей посредством западной гегемонии — эта задача неосуществима в принципе. Нет дилеммы: вестернизация или варварство. Напротив, вестернизация, сопровождающаяся массированной ломкой норм и развенчанием ценностей, может прямо вести к варварству. Проблема в том, чтобы наладить сотрудничество цивилизаций в их совместном противостоянии варварству как общей опасности современного человечества.

Каждая цивилизация выработала свою стратегию преодоления варварства, формы проявления которого также разнятся. Важно не ослабить этот цивилизационный потенциал человечества на путях насильственной вестернизации и ослабления культурных генотипов, а, напротив, объединить его в ходе взаимообогащающего диалога мировых культур.

http://rusrand.ru/forecast/missiya-rossiyskoy-kultury-v-evrazii