Эта заметка — свежие впечатления от поездки нашего коллеги в Москву, где прошли его детство и молодость.

Визит в город, где некогда прошла твоя юность, всегда вызывает в людях ностальгические чувства, особенно если этот город Москва. Хочется пройти по ее старым знакомым улицам, постоять возле древних храмов и побродить по аллеям парков, где столько передумано мыслей, понастроено планов и   проговорено с друзьями столько важных сердечных бесед. Москва – это целый мир со своими заветными уголками, историческими тайнами, откровениями и загадками, на которые вряд ли когда-нибудь найдут окончательные ответы.

Мои любимые места в Москве, которые я всегда спешу посетить, оказываясь в ней, — это ее великие холмы: холм кремлевский, откуда Москва начиналась, и где от века решались политические судьбы русской истории; это холм коломенский с изумительной церковью Вознесения, символизирующей духовные взлеты и духовную устремленность России к Новой Земле и к Новому Небу; и, наконец, это Воробьевы горы с величественным зданием Московского государственного университета – символом научных достижений и интеллектуальных взлетов России. А над всем московским пространством, если в него внимательно вглядеться и вслушаться с высоты ее торжественного великохолмия, — незримо проступают издревле Москву хранящие и всю Россию к духовным высотам ведущие ее изумительные пурпурные Небеса. Именно они дают опору и веру, помогают хранить равновесие даже тогда, когда так мало поводов для исторического оптимизма.

А поводов для радости, увы, и вправду мало. Уже невозможно узнать старые московские улицы — на месте старых добрых домов с их уютными и неповторимыми двориками высятся холодные небоскребы-новоделы с типовыми детскими площадками и супермаркетами, где сплошь чуждые для русского уха названия типа «Ашан» и «Вкус Вилл». Все вроде вычищено, прилизано и подстрижено, даже шоссейные бордюры сделаны не из прессованного бетона, как по всей России, а из натурального зеленоватого гранита. Всюду роскошные рекламные щиты, точные указатели на дорогах, а возле станций метро — подробные карты местности с улицами и переулками. Легко заказать такси, мальчики на электровелосипедах мигом доставят тебе блюдо из любого магазина и ресторана. На дорогах идеальный асфальт с пометкой «А» — только для движения автобусов; на тротуарах – колеи отдельно для пешеходов и отдельно для самокатов с теми же велосипедами. Много новых клумб и цветников, удобных скамеек и кафе с оригинальным дизайном и быстрым обслуживанием. Словом, почти райский потребительский уют и, как сейчас модно говорить «комфортная жизненная среда».

И все же от созерцания этих знаков сытого преуспеяния и довольства как-то совсем не радостно на душе. Все пышно, все вроде современно и модно, но бездушно, бессердечно, безблагодатно. И главным символом этой безблагодатности постсоветской Москвы остается чудовищный черный Сити-центр, зловеще нависший над классическим московским культурным пространством, как демон нависает над своей жертвой. И уже с высоты смотровой площадки Московского университета почти не видно кремлевских золотых куполов; и почему-то всегда темные современные кубические небоскребы полностью «съели» знаменитые пирамидальные белоснежные московские «высотки», построенные вокруг Садового кольца, как символы победившей в великой войне и процветающей России.

Тогда жили небогато, но как-то по-братски и полноценно; а теперь все роскошно, но как-то неполноценно и внутренне убого. И каждый сам по себе, будь то убогая каморка в тридцатиэтажной многоэтажке или роскошный особняк на Рублевке.

Это впечатление только усиливается, когда с высоты московских холмов спускаешься вниз. Москва ныне —  это огромный и все расширяющийся Вавилон с неимоверным по количеству населением, безмерными деньгами и безмерным телесно-технологическим ростом. По совету друзей и знакомых я проехал по второму московскому железнодорожному кольцу, которое, в отличие от метро, идет не под землей, а по верху, по месту бывшей кольцевой железной дороги, которая многие годы была исключительно грузовой.

Впечатления, и впрямь, очень сильные: всюду растут новые коробки жилых небоскребов и многоуровневые автомобильные развязки аж с четырьмя (!) уровнями. Стоимость одной намного превосходит годовой бюджет среднего сибирского города.  И все равно повсюду вечером автомобильные пробки. А в машинах люди – заложники этой великой человеческой скученности. Многие ждут глубокого вечера, чтобы доехать до спального района. А утром встают — ни свет, ни заря – чтобы только вовремя попасть на работу. А еще в тридцатиэтажных небоскребах люди подолгу с утра ждут лифтов. В них – очередь.

Тяжелое впечатление при путешествии по второму кольцу производит бывшее пространство завода ЗИЛ. Там разрушаются производственные корпуса, а на их месте тут же растут в ряд гигантские небоскребы. И не поймешь, где площадка созидания, а где разрушения. Погибший завод ЗИЛ – тоже своеобразный символ современной Москвы. В ней почти не осталось заводов и производств.  Только спальные районы, склады, офисы и торговые центры.  И еще потоки машин и людей, текущих неизвестно куда и неизвестно, с какими целями. Потоки и пробки. Пробки – словно закупорка московских вен. Сколько еще будет стучать ее усталое сердце?

Сильно поменялся и антропологический тип в метро. Понятно, что в современной Москве полно людей с Кавказа и из Средней Азии, выполняющих самую грязную и непрестижную работу в столице. Но ведь радикально изменились и как-то быстро опустились и ее чисто славянские типажи.    Бизнес и чиновники ездят на машинах, а в метро — челядь и униженные интеллигенты. Последних видно по портфелю, еще сохраняющемуся интеллигентному облику и… по затравленному усталому взгляду, словно говорящему: «Господи, когда же закончится это безумное безвременье, когда же я снова начну жить и творить, а не рутинно выживать?»  Некогда главные хозяева Москвы – рабочие, врачи, учителя, деятели культуры, ученые и преподаватели вузов —  теперь ее главные изгои, этакие социальные приживалы уже в совершенно чуждом им мире.

К слову, о том, как живет остальная Россия, не говоря уж о Сибири, никто в Москве особо не задумывается. Даже интеллигенция. Провинцию и по телевизору-то редко показывают, а уж самостоятельно подумать о ней ни жизненных сил, ни времени, ни особого желания нет. Она далеко-далеко, а свои проблемы и заботы так близко. И до боли актуальной становится фраза, услышанная мной еще в советский период. Тогда она казалась случайной жалобой отдельного московского неудачника; сегодня – чуть ли не очевидной и всеобщей истиной: «Каждый умирает в одиночку!».

И вот отсюда-то и главное мое ощущение от хождения по московским улицам, о котором уже многие писали: изолированности Москвы от всей России и какой-то общей мертвенности московского пространства.  К пандемии все привыкли, у трети людей нет масок на лице в метро. Словно и к смерти уже привыкли. И равнодушно торопятся жить, потому что жить вроде как надо. Сплошная горизонталь и материальность бытия; текучка и бренность. И еще одно наблюдение: очень много в скверах и парках собак, словно они человеку ближе, чем другой человек.

Разительный контраст с московским пространством представляет Троице-Сергиева Лавра, куда я нашел время вырваться.  Входишь внутрь ее святых стен, и словно в другой мир попадаешь. Здесь отчетлива духовная вертикаль бытия, и чувствуются вибрации горней мысли, и совсем другие лица. Благо нет в Лавре туристов, особенно китайцев. И вечное паломничество к раке преподобного Сергия.

И очень хочется после Лавры обратно к нам в Сибирь, а не в Москву…

 А.В. Иванов